Между безграничным полем, кладбищем и холмами беспорядочно раскинута деревня N (мы специально не указываем её название). От Казани она в 56 километрах, но доехать на машине сюда не получится — нет дороги. Из десяти оставшихся жителей никто не знает, где начинается и где заканчивается деревня: опознавательных табличек тут нет. Принято считать, что начало населённого пункта — это старая полуразрушенная церковь, а конец каждый может определить сам. 

Здесь только развалившиеся плохо оштукатуренные бараки, лес да трава. Среди зданий бродят около десятка кошек всевозможного окраса. Живут тут девять женщин и всего один мужчина — 43-летний Вадим. В начале лета он поехал в райцентр и подрался там с полицейским. Местные говорят, что за это мужчину хотели принудить подписать контракт и отправить в зону боевых действий. В случае отказа обещали СИЗО, уголовное дело, а потом всё равно службу в штрафбате (вероятно, речь про отряды «Шторм Z», которые формируют из бывших заключённых), где им «заткнут дыры». 

Но Вадим не пошёл ни в тюрьму, ни воевать. Сейчас он косит траву во дворе, плавает в речке, собирает малину и работает в соседнем селе на стройке. Я пробежала марафонскую дистанцию по бездорожью, чтобы узнать, как у него это получилось.

«Кое-как нашли нас»

— Вы откуда прибежали? Вам что-то конкретное нужно?

— Роза, это по Вадиму пришли. 

— Опять? Его тут нет, он не живёт уже давно здесь. А вообще, тут в лесу медведи, идите домой.

— Роза, это наши. Про Вадима она писать будет. 

Две местные жительницы, Фарида и Роза, осматривают меня с головы до ног и одновременно говорят между собой. На улице июльская жара, но женщины в длинных платьях, а Фарида ещё и накинула на плечи вязаную кофту с длинным рукавом. Роза беседовать отказывается — потому что в этой истории не принимала большого участия. Фарида же с энтузиазмом хватает меня за плечо и начинает рассказ, но с условием, что я не буду «показывать её морду в эфире».

«Вадим — мужик нормальный в целом, хоть и странный. Он, конечно, неверующий, семьи нет, но работящий: как нужна помощь — поможет. Может крышу починить, траву скосить. Нормальный, хороший мужик. Только он очень любит драться. Не с нами, а с городскими мужиками, приезжими, у них свои дела там. Ну любит и любит — хрен да с ним. Но тут, если кого важного заденешь, проблемы будут. Ну так он уже и был в тюрьме — шесть или семь лет. А как вернулся, деревни у нас не осталось почти: разъехалась молодёжь, померли старики. Но он тут остался жить, у него дом хороший.

Он месяц назад в город поехал на заработки, там с кем-то сцепились по старым обидам, а потом оказалось, что тот человек стал в милиции работать. А там, если их тронуть, сроки больше, чем за человека. Вот и влетел наш Вадимка. А ему сказали: выбирай — либо война, либо тюрьма и штрафбат. Он выбрал войну сразу, и те дело закрыли, сказали, когда приходить в военкомат и что брать с собой». 

Мы беседуем на ходу. Фарида говорит почти без пауз, быстро и эмоционально. Чувствуется, что ей не хватает общения. 

«Я как узнала это от него, сказала ему: “Ты дурак!” Кто тебя с лагеря на войну отправит? У тебя столько знакомых авторитетов! И ты сам не последний человек! Сиди спокойно в тюрьме. Потом через год-два вышел бы по условке, и хрен с ним! Короче, сделала ему мозги. Не чужой человек, живём рядом столько лет. Тут общаться не с кем, мы нормально так дружим все», — объясняет Фарида. 

В назначенный день в военкомат Вадим не поехал — проспал до обеда. По мнению Фариды, это случилось из-за неё: потому что пришла с вишнёвым самогоном и «за день сделала ему мозги». К вечеру Вадима начала искать полиция, сотрудники приехали в деревню по месту прописки. Как говорит Фарида, они кое-как деревню нашли и «чуть не подохли».

«Мы им говорим, что Вадим этот давно уже не живёт здесь, что тут только мы, бабушки, остались, а все разъехались. Тут работы нет, тут только медведи и церковь. Что тут молодым делать?» — продолжает Фарида, вытирая пот со лба. Полицейские не поверили и были правы: Вадим отсиживался в лесу рядом с деревней. Но искать его не стали, сославшись на усталость. Больше полиция в деревню, которая известна в округе своей труднодоступностью, не приезжала. 

Мы с Фаридой идём к дому Марии — пожилой женщины, которая помогала Вадиму спрятаться. По пути проходим высыхающую речку, в которой ловят рыбу кошки. Рядом небольшой холм, поросший земляникой, цветами и ивами. В воде плавают листья, мёртвые черви. Из-за грязи речка скорее напоминает болото. Фарида подходит к воде и, нагнувшись, делает пару глотков. 

«Вот так и Вадим пил в лесу. Он сутки там пробыл, а на такой жаре от жажды подохнёшь. Он из реки пил первое время, а потом, как уехала милиция, я ему принесла воду из колонки и котлет говяжьих. Пошла в ту сторону, куда он побежал, и кричала его имя, чтобы он вышел и хоть поел. Так и нашла. Мой голос он знает, поэтому и нашёлся», — рассказывает Фарида, смахивая с лица слепней.

За пять минут мы добираемся до дома Марии. Калитка закрыта со двора, но Фарида не стучит, а просовывает руку и поворачивает завёртку.  Дом явно построен давно и на совесть, на большую семью и пару кошек. Теперь тут живёт одинокая женщина лет семидесяти.

Заходим в дом. Мария лежит на деревянной кровати с подушками, из которых летят гусиные перья. На ней платье серого цвета, которое лет десять назад явно было чёрным и плотным. Сейчас оно больше похоже на лёгкую летнюю накидку.

В этом темноватом доме с грязным зеркалом, в котором ничего не видно, со старыми календарями с Иисусом Христом, закрывающими дыры в стене, было очень хорошо. Время здесь не ощущалось: ни часов, ни радио, ни телевизора, тем более смартфона или интернета.

Почти все комнаты заставлены горшками с комнатными цветами. Тут и фикусы, и фиалки, и пересаженные с улицы ромашки вперемешку с луговой травой. Растения разрослись, поэтому свет в дом почти не пробивается. В полутьме худое и морщинистое тело хозяйки показалось мне жёлтым, больным и сильно измученным. Мария с большим трудом и безуспешно пытается встать, несколько раз извиняется и объясняет, что у неё болят ноги.

Разговаривая со мной, она так и лежит на кровати, неподвижно, головой к двери, а я сижу рядом. Мария говорит, что её «схватил чёрный недуг», из приступа которого она выходит сейчас. Названия болезни не знает, к врачам не обращалась — до них 30 километров полей и лесов.

«Мне Вадимка как сын, я тут за ним приглядываю. Я не сделала ничего особенного для него, только показала, как в этом лесу прятаться. Мне этот парень как сынок. Он очень на сыночка моего похож. Не берегут они себя. Он хотел на войну пойти, чтобы самому умереть. Я знаю, знаю. Он на сыночка моего похож. Я понимаю его, конечно, но мне просто жалко, что так происходит. Просто жалко. Не надо, я думаю, ему идти туда воевать. Нельзя вообще так делать. Но кто-то делает, но Вадимке не надо. 

Он туда пойти хотел, чтобы умереть. Я знаю его. Он на сыночка моего похож. Мне тоже жить не хочется, но надо терпеть. Лучше не будет, если сам умрёшь. Лучше ему не ходить на войну, он туда хотел, чтобы умереть. Я знаю. Он на сыночка моего похож», — причитания Марии были больше похожи на бред.

«Тут считают, что меня спас Бог»

Выяснилось, что Вадим родился в 1981 году, несколько раз привлекался за вождение в нетрезвом виде. В соцсети «ВКонтакте» есть пост о том, что в 2011 году нашли его потерянный «военник». В начале десятых Вадим попал в тюрьму за убийство: пьяная драка, избил мужчину и женщину, на суде говорил, что не хотел убивать, и вину признал частично.

В 80–90-е, выпавшие на молодость Вадима, он не зарабатывал ни рубля. Разгружал фуры с водкой, но не за деньги, а за ту же водку. То время Вадим вспоминает с тоской, говорит, что, скорее всего, начальство было бы радо платить деньги, но только их тогда ни у кого не было.

«Это ещё что! То, что грузчик получает зарплату водкой, нестрашно, это как-то даже хорошо было бы для многих. Но водкой в районе платили учителям и врачам. Вот это, конечно, весёленькая ситуация». 

Водка на вкус была как вода из речного канала у его дома, говорит Вадим. В запои с неё он не уходил: сначала не нравился вкус, а потом было полно дел с «кентами» — нужно было строить воровскую карьеру, как-то «подниматься по жизни, куда-то двигаться». Вадим рассказывает, что к началу двухтысячных построил дом, обзавёлся рогатым скотом и породистой овчаркой. Друзья были. Но главное, не был «петухом на зоне» и не прилёг в могилу. Семью, как и положено порядочному вору, заводить не стал, чтобы у «мусоров не было рычага влияния». 

Воевать его не тянет: он говорит, что за такую профессию не самый приятный спрос в тюрьме. Кроме того, надевать форму от государства — это то же самое что и «сдохнуть», считает Вадим. «Я и так уже убивал в жизни. И в итоге пришёл к выводу, что без этого можно было обойтись. Меня к этому не тянет, но пацанам, кто пошёл, всё равно удачи. Я лучше на тюрьму поеду, за то что пи**ы дал мусору», — смеётся Вадим. 

Его дом выглядит достойно даже по городским меркам. Новые, чистые обои с узором, качественная деревянная мебель, белый холодильник без пятен, газовая плита. На подоконнике в кухне лежат потёртые шахматы, пара книг с нечитаемыми названиями. Он с ходу наливает нам чай из заварочного чайника. Из кружек идёт пар, но Вадим выпивает этот кипяток залпом. 

Говорит он неохотно. Долго смотрит на меня в упор и спрашивает, боюсь ли я его. Вру, глядя ему в глаза, что не боюсь. Он с осторожностью продолжает разговор. 

«Когда я убивал, мне было страшно. Я видел, как другие это делали и не испытывали сомнений или страха. Но мне правда было от этого плохо, я жалею, что не признал вины. В лагере всем плевать, кого и за что ты убил. Там много кто убивал. Мы работали, ели, ложились спать. И все спали спокойно, ели спокойно, спокойно работали. И только меня, кажется, мучили воспоминания о преступлении: я бил и забил человека, который мне не сделал ничего плохого. И он не сделал ничего плохого моим друзьям. Его посчитали лохом и заставили меня с ним драться, а потом кричали, чтобы я не останавливался. Мне не хотелось драться, я продолжал через силу. А когда понял, что тот забит, меня вырвало, за что потом кенты меня осудили. Но эти же кенты меня и сдали, но эти же кенты за восемь лет не принесли мне ни одной передачки, даже сраного хлеба, даже вонючего сала, даже дешёвых сигарет не привезли», — с горечью вспоминает Вадим. 

Однако, судя по материалам дела, всё обстояло не совсем так. Вадим был пьян, поссорился с будущей жертвой, нанёс не меньше десяти ударов в голову, не меньше трёх — в грудь и другие части тела. При этом осознавал свои действия и желал смерти собутыльнику. Об этом говорила и свидетельница преступления, которая была с ними в тот вечер. На её слова «ты же убил его», Вадим ответил: «Да, убил». 

«Здесь сплошной лес, но мне нравится тут жить. Если людей мало, мало и шансов, что тебя сдадут, настукачат на тебя. Или ударят, провоцируя на драку. Я поехал в город недавно, хотел телефон себе купить, и вот что случилось. Сама знаешь уже, рассказали. Тут считают, что меня спас Бог. Но меня спасла лень мусоров и порядочность соседок, что не сдали. Да, я знаю, что они меня считают своим другом, но у меня друзей нет. Но я им благодарен, очень сильно», — уверяет Вадим. 

Он встаёт и снова наливает мне чай. И просит назвать его в статье Вадимом — так звали человека, которого он убил. Затем закуривает, делает несколько затяжек и с силой сжимает горящую сигарету в кулаке. 

Автор: Асия Несоевая