Текст: Виктория Ли
Всякий раз, оказываясь в новом месте, мы любим прогуляться по торговым улицам, заглянуть в витрины, прицениться, купить памятную безделушку. Город тем временем гостеприимно рассыпается на звуки, запахи, цветные вывески, стараясь повернуться к новоприбывшим лучшей стороной.
Сегодня у нас в планах не современные столицы, а города из прошлого: Москва и Петербург XIX века, живущие теперь только на страницах книг. Там торговали особенным товаром, говорили на особенном языке, нынешним нам едва ли понятном.
Что могло означать «пойти в Город»? А закраснить? Кем или чем были мерзавчики? Какой товар сбывали у известного всей Москве памятника Минину и Пожарскому? И почему нельзя было купить икону? Гуляем по улицам старых столиц и глазеем по сторонам.
Ряды
Москва — кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет; <…> Москва говорит: «коли нужно покупщику, сыщет».
Н. Гоголь, «Петербургские записки»
Искать действительно приходилось — в затейливом «рядском» лабиринте, где блуждали и терялись даже самые частые покупатели.
Все пространство Рядов было вдоль и поперек пересечено проходами-линиями. Линий было очень много — только продольных семь, при том разной длины, потому что с тыльной стороны здание имело неправильную форму.
В. Бокова, «Повседневная жизнь Москвы в XIX веке»
Историк Вера Бокова упоминает об особом языке москвичей, на котором выражение «пойти или поехать в Город» означало отправиться за покупками. Фраза эта появилась благодаря обилию торговых лавочек и палаток в стенах Китай-города, как раз между Красной площадью и улицами Никольской, Ильинкой и Варваркой, места, которое сократили до простого «Город».
Центром Города, вокруг которого закручивался цветной торговый вихрь, были красноплощадные ряды. Промышляли тут еще со времен Ивана Грозного, и товарные лавчонки крепко пустили корни в сердце Москвы. Ряды горели, ветшали, сносились, перестраивались, но неизменно оставались на месте, насиженном и нахоженном веками.
У памятника «Гражданину Минину и князю Пожарскому», например, находилась «пирожная биржа» — огнедышащая точка, где практически все XIX столетие торговали пирожками вразнос (сперва монумент установили перед Верхними торговыми рядами, а перенесли его уже после революции). У Лобного места долгие десятилетия стояли сбитенщики — продавцы горячего взвара с добавлением меда и трав.
«Ножевая линия», вопреки своему грозному имени, промышляла нежнейшим из товаров — галантереей: кружевом, перчатками, галстуками, носовыми платками, обувью, шляпками и шалями. Вероятно, такая несостыковка названия и специализации случилась из-за старины ряда, который не желал расставаться с данным ему когда-то прозвищем:
Были ряды Шляпный, Шелковый, Узенький, Широкий, Серебряный, Медный, Скобяной, Иконный, Кружевной, Лапотный, Суровский, Суконный, Квасной и др. Названия были старинные и далеко не всегда соответствовали специализации девятнадцатого века. В Иконном ряду, кроме икон, продавали кружева, в Зеркальном — ткани и даже кожи и т. д.
В. Бокова, «Повседневная жизнь Москвы в XIX веке»
Интересно, что в иконном ряду купить икону как раз было нельзя, у сакрального предмета имелись собственные правила сбыта. Чтобы завладеть понравившимся образом, нужно было попросить продавца «обменять икону», после чего деньги клали на прилавок, но ни в коем случае не давали в руки.
С одной стороны Ножевой линии находились лавки, а с другой — «овечки», стеклянные шкафчики, внутри которых располагалась разная мелочь: пуговицы, ленты, нитки, наперстки, чулки и… отчего-то венчальные свечи.
Самым бойким рядским местом слыла «квасная лавка» в Сундучном ряду. В этом помещении самого простецкого вида — без окон (свет проникал только через двери), с закопченными стенами и липкими деревянными столами и лавками — народ не переводился. Все потому, что квасы там подавали отменные. «Кислыми щами», например, назывался ржаной пенистый квас, а сладкие, фруктово-ягодные квасы готовились по секретным рецептам:
Вспоминаю, с каким наслаждением в жаркие летние дни пивал я в этой лавке холодный черносмородиновый или вишневый квас и заедал его горячими пирогами с вареньем, которые продавал по пятачку за пару ходивший тут же пирожник…
Щукин П. И., «Воспоминания. Из истории меценатства в России»
Действовали в рядах и свои собственные — «рядские» — правила. Так, если попадался скупой или несговорчивый покупатель, московские суконщики запоминали его в лицо и при случае всем скопом «краснили» или «зеленили» скрягу, то есть, поняв, что покупатель ищет материю определенного цвета — синюю или, например, черную, — выкладывали на прилавок исключительно красный или зеленый товар.
Покупатель пытался возражать, но его самым вежливым образом, в характерной приказчицкой манере, уверяли, что он ошибается, а товар самый что ни на есть подходящий, и снова выкладывали на прилавок красное, красное, красное…
В. Бокова, «Повседневная жизнь Москвы в XIX веке»
«Казенка»
Петербург сует вывеску под самый нос, подкапывается под ваш пол с «Ренским погребом»…
Н. Гоголь, «Петербургские записки»
В конце XIX века одной из самой распространенных и узнаваемых вывесок была темно-зеленая табличка, иногда с гербовым двуглавым орлом — строгим, непреклонным, осуждающим.
Сторожила могучая геральдическая птица вход в «казенку» — винную лавку, которую еще звали «монополькой» или «винополькой».
Название произошло из-за введения в 1894 году государственной — казенной — винной монополии, взявшей продажу крепких напитков под строжайший контроль ради «улучшения народного благосостояния и нравственности».
По словам современников, казенка была «нисколько не похожа на обыкновенные лавки», а товар отпускался согласно специальным «Правилам о торговле в казенных винных лавках и о соблюдении в них благочиния».
В отличие от остальных торговых точек, в этой лавке нельзя было купить в долг или под заклад, запрещалась продажа пьяным и малолетним (то есть до 15 лет).
В помещении не допускались никакие картины или плакаты, только иконы и часы. Заходить в этот чертог благопристойности следовало с почтением, даже робостью, словно покупать водку приходилось не у простого смертного, а у самого государя (в 1905 году правило о снятии головного убора при входе в лавку было отменено).
Покупатели питей обязаны [были] при входе в казенную винную лавку снимать шапки, вести себя в лавках благопристойно, не раскупоривать посуды с вином, не распивать вина, не курить и оставаться в лавках не более того времени, сколько нужно для покупки питей».
Е. Пашков, «Казенная винная монополия в России конца XIX — начала XX в.»
Само помещение на две части делил особый прилавок — от стены до стены с частой железной решеткой, служившей барьером между продавцом и покупателем. Мебели на половине последнего не предполагалось.
В одной [половине] , куда не было доступа посторонним, царил чинный и даже торжественный порядок, точно в аптеке, в казначействе или в банке. На многочисленных полках стояли, выстроившись, как солдаты по ранжиру, сороковки, сотки и двухсотки, которым потребители дали свои, более сочные и живописные прозвища — шкалики, мерзавчики, полумерзавчики и т. д. А по ту сторону решетки толклась самая разношерстная публика.
С. Маршак, «В начале жизни (страницы воспоминаний)»
«Сороковкой» называли емкость в 1/40 ведра, «жуликом» или «шкаликом» (от нем. schaal — чаша) — 1/100 ведра, а «мерзавчиком» — 1/200 (в некоторых источниках дается другой расчет, где мерзавчик составляет 1/100 от ведра, а шкалик — 1/200).
Она: Ох, любезный мой красавчик,
У меня с собой мерзавчик.
И. Бродский, «Лесная идиллия»
Нужно сказать, что с началом русско-японской войны улучшением «народного благосостояния и нравственности» пришлось пожертвовать: государству требовался дополнительный доход и цены на алкоголь подняли. Эти меры хоть и принесли необходимые деньги в казну, но одновременно поспособствовали развитию подпольной торговли и уличному пьянству.
Один из современников, анализируя последствия реформы, комментировал:
…добиваться от винной монополии можно чего-либо одного — либо трезвости, либо денег. Но нельзя в одно и то же время добиваться от нее и того и другого.
Б. Вениаминов, «Алкоголизм и кооперация»
