Текст: Виктория Ли

Мордовский народ — один из самых древних в нашей стране. Этнографы выделяют две основные группы — мокшу и эрзя, обе группы отличает язык, особенности национального костюма и исторические территории. По данным 2021 года, численность мордвы в России составляет 484 450 человек. Основная часть проживает в Республике Мордовии, а еще в Башкирии, Татарстане и в ряде других областей Волго-Уральского региона.

Сегодня рассказываем о том, как видели мордовцев летописцы и путешественники прошлого, что сформировало сложную и красочную систему мордовских символов и в чем состоит уникальность этой культуры.

Первые страницы

Одним из первых письменных упоминаний мордва обязана Иордану, византийскому историку, специализировавшемуся на готах. Его трактат «Гетика» (ок. 551 года) содержит ценный для нас перечень племен, находившихся в подчинении у Германариха — готского короля. 

После того как король готов Геберих отошел от дел человеческих, через некоторое время наследовал королевство Германарих, благороднейший из Амалов, который покорил много весьма воинственных северных племен и заставил их повиноваться своим законам. Немало древних писателей сравнивали его по достоинству с Александром Великим. Покорил же он племена: гольтескифов, тиудов, инаунксов, васинабронков, меренс, морденс, имнискаров, рогов, тадзанс, атаул, навего, бубегенов, колдов.

Впрочем, факт «покорения» активно оспаривается исследователями, прежде всего ввиду характера самого Иордана. По словам русского историка Николая Осокина, в случае с Иорданом «мы имеем дело с горячим патриотом-варваром, который, хотя весьма сносно владеет латинским языком, кое-как знает классиков, тем не менее презирает все римское» и «имеет целью возвеличить готов». 

Еще через четыре столетия о стране «Мордии» напишет византийский император Константин VII Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей» 948–952 гг:

В это Меотидское море впадает много больших рек; к северной стороне от него — река Днепр, от которой росы продвигаются и в Черную Булгарию, и в Хазарию, и в Мордию.

«Меотидским морем» Константин называет Азовское море. 

В «Повести временных лет» начала XII века, написанной монахом Нестором из Киево-Печерского монастыря, мордва упоминается три раза, сперва в легендарном перечне народов, доставшихся Иафету — сыну библейского Ноя:

В Иафетовой же части сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского.

Затем в информативной заметке о тех, кто живет «по реке по Оке» и разговаривает на собственном языке:

А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, – мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке.

А потом уже в совсем прозаичном ключе, описывая год 1103-й, который оказался неудачным для военной славы князя Ярослава Святославича — внука Ярослава Мудрого:

…бился Ярослав с мордвою, месяца марта в 4-й день, и побежден был Ярослав.

Наконец, в XIII веке о некоем полном лесов «Мокселе» (территории, на которой проживал народ мокша) упоминает уже другой монах — францисканец Вильгельм де Рубрук.

Во время своего путешествия на Восток он в подробностях описывает ставку монгольского хана в письмах к французскому королю Людовику IX. Де Рубрук рассказывает о том, как монголы (которых он называет «татарами») едят, пьют и «приготовляют кумыс», а также, что носят и откуда это все доставляют: 

Об одеяниях и платье их знайте, что из Катайи и других восточных стран, а также из Персии и других южных стран им доставляют шелковые и золотые материи, а также ткани из хлопчатой бумаги, в которые они одеваются летом. Из Руссии, из Мокселя (Maxel), из Великой Булгарии и Паскатира, то есть Великой Венгрии, из Керкиса (все эти страны лежат к северу и полны лесов) и из многих других стран с северной стороны, которые им повинуются, им привозят дорогие меха разного рода, которых я никогда не видал в ваших странах и в которые они одеваются зимою.

Из «Путешествия в Восточные страны Вильгельма де Рубрук в лето Благости 1253»

То, что в ставку монгольского хана меха везли из «Руссии» и «Мокселя», подтверждают и археологические раскопки. Исследователи отмечают, что в мордовских могильниках раннего Средневековья можно обнаружить особые тупые наконечники стрел — для сохранения шкурки зверька. Известно и об особой денежной единице — «урт» — беличьей шкурке, бывшей в обиходе у мордвы до X века. Русские тоже использовали пушнину, но другую: «куной» или «куньей мордкой» называли старинный денежный знак из тех же времен, когда меха выполняли функцию денег.

Властелины лесов

Как верно заметил де Рубрук, на протяжении столетий культура мордвы формировалась подле густых лесов и полноводных рек — в землях Волжско-Окского междуречья.

Деревья укрывали от набегов, кормили и покорялись плотничьему топору. Подобная близость способствовала тому, что люди со временем одушевили своих растительных соседей, придав им характер, наделив историей и установив правила взаимодействия.

Мордовский язык сохранил отголоски молений деревьям: Пекше озкс — «моление липе», Келу озкс — «моление березе» и Тумо озкс — «моление дубу». 

Существуя в мире, населенном духами-покровителями, мордовцы обращались к тем за советом и помощью. Так, например, известен лечебный ритуал, при котором рубашку заболевшего ребенка три раза пропускали через расщепленное дерево: дуб — для мальчика, березу — для девочки. 

Непоколебимая вера в могущественных лесных покровителей воплотилась и в мордовских орнаментах. Украшая одежду, мастерицы использовали древнюю растительную магию, вышивая на рубахах «гречишный цветок» (люкшке панчф), «сосновую ветвь» (пиче тарад), «верхушку ели» (куз пря) или «еловые шишки» (куз покольнят).

В свою очередь, народная поэзия тоже использовала растительный код, отождествляя людей с деревьями. Вот два стихотворения, описывающих нетронутую красоту невесты-яблоньки и статность пригожего юноши.

Не стряхни ты, свахинька,

Черно-бисерную землю ее,

Не сломай ты, матушка,

Красиво цветущих ветвей ее.

«Мифопоэтика растительного кода в традиционной культуре мордовского народа», Е. Ваганова, В. Рогачев

Посреди поля Иванов Филя — Словно вершина бугра,

Ой, на бугре Иванов Филя — Словно яблоня,

На яблоне Иванов Филя — Словно яблоневый белый цветок…

«Мифопоэтика растительного кода в традиционной культуре мордовского народа», Е. Ваганова, В. Рогачев

А здесь «удавшуюся» Полю Козейкину уже сравнивают не с яблоней, а с сосной и елью: 

С рождения Козейкина Поля удалась,

И ростом, ой да, Козейкина Поля угодила.

Ростом она, словно в лесу сосна, стройная сосна,

Телом-станом она, словно окрепшая, отвердевшая ель…

«Мифопоэтика растительного кода в традиционной культуре мордовского народа», Е. Ваганова, В. Рогачев

Ель и сосна — деревья вечной жизни, зелень которых не меркнет даже в страшные темные зимы.  Упоминание о них можно найти не только в жизнеутверждающих балладах о девушках на выданье, но в рекомендательных песнях о постройке дома: 

Кто построит осиновый дом,

Тот пусть скажет: я без дома […]

Кто срубит еловую избу,

Тот пусть скажет: у меня есть дом…

Любовь мордовских строителей к ели разделяли и русские, в сборнике пословиц русского народа Владимира Даля находим лаконичное «Изба елова, да сердце здорово».

Мокшанские и эрзянские языки хранят отголоски культа предков и традиционное уважение к старшим. Например, слово инятя, где ине («главный») сочетается с атя («старик»), или норов-атя — «старик луга», вирь-атя — «старик леса», ведь-атя — «старик воды».

Для старика мороза (мороз-атя) в ледяные дни Рождества варили специальный молочный суп и предлагали его в обмен на сохранность урожая. Другим интересным стариком был калмонь прявт — «главный на кладбище» — древний предок. 

В именах покровительниц стихий у мордовцев лежит слово, означающее «женщину» или «мать»: Вирь-ава — «хозяйка леса», Ведь-ава — «хозяйка воды», Тол-ава — «хозяйка огня» или Пакся-ава — «хозяйка поля». В этнографических описаниях можно найти пасхальный обычай «атянь баня» — баня предков, которую топят на Страстную седмицу. 

Известно, что до прихода христианства старшие люди выполняли функции священнослужителей и руководили молениями, в которых почитали духов-покровителей.

Христианизация мордвы произошла не ранее XVIII века, однако акты русского делопроизводства XVI—XVII вв. подтверждают, что «клятва по мордовской вере» считалась достаточной не только для самих мордовцев, но и для представителей русского православия, которые принимали ее на судах, тяжбах и даже допросах с той же серьезностью, что и крестоцелование.

Например, в документах дела о земельном споре братии Печерского Вознесенского Полянского монастыря с мордвином Ивантой Рамстеевым находим свидетельство мордвина Учевата:

…господине, божия правда, по своей вере по мордовской — яз был, господине молод, а езживал есми, господине, со отцом своим по тем местам, и отец мой, господине, говаривал про те лесы так: «те вото места пригоже государю великому князю».

Из статьи Ю. Н. Сушковой «Обычно-правовые аспекты дохристианских верований у мордвы»

Дела семейные

Русские летописи называют представителей мордовского народа на старорусский манер «мордвичами» и описывают места их обитания как «села, погосты, зимницы и тверди» — первые три из которых неукреплённые поселения, а последние — «тверди» — крепости.

Несмотря на порой беспокойных соседей, мордовцы потихоньку богатели, что создало условия для «покупного брака» и многожёнства. 

Мордовский фольклор сохранил песенку о «богатом-богатом» эрзянине, у которого «семь взятых жен, семеро детей-мальчиков». Правда, «семеро жен» со временем сократилось до двух, став формой традиционного для мордвы «бигинического» брака (двоеженства).  

Исследователи отмечают, что наличие двух жен у мордовцев было связано с необходимостью иметь побольше детей для укрепления и процветания семьи.

Мордовские поговорки трактуют бездетность или малодетность как большое несчастье: «Человек без детей — что сухое дерево без ветвей», «Один ребенок — что единственный глаз», «Одного ребенка растить — матери слезы лить». Одинокая старость была тяжелой, незавидной участью, поэтому семьи всячески стремились ее не допустить. 

Как и у русских, у мордвы известны случаи, когда женихи оказывались значительно младше невест. Причина таких браков чисто экономическая — желание заполучить в дом еще одну взрослую работницу. В «Книге переписной Алатырского уезда ясашных (то есть российских подданных) иноверцев мордвы» за 1717 год читаем: 

Артюшка Савельев — 70 лет, у него жены:

Ашава Афонкина — 50, Агафья Яковлева — 40 лет.

или

Обрамка Исламов — 60 лет, у него жены:

Аштайка Левкина — 70, Агашка Аркаева — 50 лет.

Скорее всего, старшая жена у Обрамки Исламова бралась для работы, а вот вторая уже для детей.

Тем не менее, что касается XVIII века, нельзя сказать, что такие ситуации встречались повсеместно. Составитель вышеуказанной книги во всем уезде сумел найти чуть более трех десятков подобных семей — многоженство мордвы постепенно исчезало с растущей христианизацией этих земель. Однако оставленная феодализмом традиция наследования была ревнива, а потому девственность невесты всячески пестовалась, а недевственность — порицалась. Одна из мордовских пословиц сравнивает «гулящую» девушку с кривым веретеном. 

Добавим, что мордовцы приветствовали рост своей общины, и не только путем деторождения. Известны случаи, когда привечали и пришлых — беглых крестьян, бывших пленных из «немчинов» и «латышей», а еще бобылей и захребетников.

«Захребетниками» в России XVI—XVIII вв. звали вольных людей — тех, кто не нес какой-либо службы и не платил «тягла» (денежной или натуральной повинности). Рабочие люди считались ценным и важным ресурсом мордовской общины, а потому было не так уж и важно, откуда явился пришелец. 

Одежды, тканные из стихий

О почитании матерей говорят не только названия мордовских богинь. Женский национальный костюм мордвы — визуальная ода материнству. 

Начиная с панара — рубахи с длинным вырезом для кормления младенца — и заканчивая обилием нагрудных и набедренных украшений, призванных защитить именно те области, которые отвечали за деторождение. 

У эрзян известна особая поясная конструкция — пулай или пулагай, который надевался девушкой в день совершеннолетия и не снимался в течение всей жизни. Считалось, что его сложные узоры, плетение и бахрома отведут от женщины порчу и бесплодие.

Праздничный вариант пулая щедро украшали разноцветным бисером, раковинами каури, пуговицами и цепочками — вес такого богатства доходил до восьми килограммов, делая походку женщины плавной и ожидаемо неторопливой. 

Мокшанки тоже уделяли бедрам особое внимание и подвешивали к поясу парные подвески секонят, густо украшенные бисером, раковинами и бахромой. Иногда их дополняли бубенчиками или колокольчиками — корейнят. Кушак или пояс был очень важен, без него на люди не показывались, а беременным женщинам строго-настрого запрещалось ходить распоясанной даже дома, чтобы избежать выкидыша.

Сюлгам или сюлгамо — застежка для ворота рубахи — стягивал ее глубокий вырез. Будучи центром нагрудного ансамбля, сюлгам не выставлялся напоказ, а прятался за ширмой из бус и цепочек. 

Спиральные височные кольца отдавали дань Ков-аве (матери-луне) — покровительнице деторождения, ведь, как и женщина, носящая ребенка, луна растет и округляется. Подвески к таким кольцам уподоблялись струям дождя, питающего плодородную землю.

Одежда мордовских женщин связывала их с богинями стихий, на ней вышивались символы солнца, луны, леса, земли и воды.

Этнографы отмечают плотность, или «ковровость», такой вышивки, одной из самых массивных и фактурных среди народов России. Из цветов основными были красные и синие нити с оранжевыми и зелёными вкраплениями. У эрзянок самую богатую вышивку находим на праздничной одежде — покае, у мокшанок — на шуваня щам.

Девушка-боярышня,

Девушка-сударушка.

Ходит в чулках, котах,

В шесть полос вышитом платье,

В десять полос вышитом покае…

Устно-поэтическое творчество мордовского народа : в 10 т. Т. 1.

Если представить все это обилие бусин, монет, раковин, цепочек и колец, можно буквально услышать движения мордвинки. Магия звука играет особую роль в культуре мордвы, а «акустика» женского костюма передает природное многообразие: журчание ручейка, погромыхивание грозового облака, стрекот лесных птиц и удары ливневых струй.

Обилие звонких элементов необходимо, чтобы не нарушать гармонию окружающего мира, ведь, как говорится в одной из мордовских пословиц, «Одни бусы — не украшение, один голос — песня не состоится». 

Источники: 

«Устно-поэтическое творчество мордовского народа: в 18 т. Эпические и лиро-эпические песни». Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1963. 

Евсевьев М. Е. Избранные труды: в 5 т. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1966.

Юрченков В. А. «Взгляд со стороны: Мордовский народ и край в сочинениях западно-европейских авторов XI—XVIII ст.: Исторический очерк». Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1995.

Юрченков В. А. «Начертание мордовской истории». НИИ гуманитар. наук при Правительстве Республики Мордовия. Саранск, 2012. 

«Мордва: историко-культурные очерки». Ред. кол.: В. А. Балашов (отв. ред.), В. С. Брыжинский, И. А. Ефимов; Рук. авт. коллектива академик Н. П. Макаркин. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1995.

Н. М. Арсентьев, В. А. Юрченков. «История Мордовии с древнейших времен до середины XIX века». Кафедра экономической истории и информационных технологий Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева, 2001.

Мокшина Е. Н. «Мордовский народ в русских летописях и других письменных источниках средневековья. ФГБОУ ВПО «Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарева».

Рогачев В. И. «Мифологические представления мокши и эрзи (по фольклорно-этнографическим материалам М. Е. Евсевьева)».

Сушкова Ю. Н. «Обычно-правовые аспекты дохристианских верований мордвы».

Шерстобитова Ж. В. «Земледельческие обряды мордвы в Республике Мордовия».

Шигурова Т. А. «Одежда в родильном ритуале мордвы». 

Е. Ваганова, В. Рогачев «Мифопоэтика растительного кода в традиционной культуре мордовского народа», Е. Ваганова, В. Рогачев