Автор: Александр Лисицын 

В Петербурге в рамках фестиваля «Дягилев. Постскриптум» прошла дискуссия «Национальное в современном». Обсуждалось, что сегодня в мире, который на наших глазах перестает быть «глобальным», можно считать фольклором и как творцам работать с этим материалом. «Русская барыня» побывала, послушала, оценила и цитирует самое яркое. 

Первый международный фестиваль искусств «Дягилев. Постскриптум» прошел в 2009 году. В разные годы на площадке проходили гастроли лучших коллективов современного балета: труппы Джона Ноймайера с его премьерным спектаклем «Павильон Армиды», труппы Анжелена Прельжокажа с российской премьерой балета «Белоснежка», балета Большого театра России, оркестра Пермского театра оперы и балета под руководством Теодора Курентзиса. 

Но не балетом единым. Место проведения дискуссии «Национальное в современном» — бывший Левашовский хлебозавод на Барочной улице Петроградского района, только в этом году его окончательно перестроили и открыли там культурно-деловой центр. Тут есть интересный момент: здание в начале 1930-х построил архитектор Александр Никольский, который вообще-то специализировался на круглых конструктивистских банях, собственно, и сам хлебозавод внешне выглядит так. Зато внутри — после реконструкции — типичный европейский лофт. Получается все наоборот — современное в национальном, что в каком-то смысле символично, но этого необязательного символизма вокруг так много, что как-то даже неудивительно. 

Участники:

• Александр Перепелкин — модератор, редакционный директор The Blueprint
• Алексей Ретинский — композитор, резидент Дома радио
• Катерина Ростовцева — продюсер культурных проектов и куратор проекта musicAeterna Folk
• Ульяна Подкорытова — художница
• Туфан Имамутдинов — режиссер, куратор, один из основателей театрального объединения «Алиф»
• Анастасия Прошутинская — куратор программ танца Дома культуры ГЭС-2 и исследователь современного танца
• Илья Печенкин — историк архитектуры, заведующий кафедрой русского искусства факультета истории искусства РГГУ
• Елена Беспалова — искусствовед, историк искусства, автор книги «Бакст в Париже»

Со спины на желающих обсудить русскую идентичность смотрел нарисованный на постере Дягилев. 

Что такое русский?

Перепелкин: Тема дискуссии мне представляется невероятно актуальной, поскольку мир очень сильно меняется — в рамках постковидного времени, в рамках текущих войн и в рамках того, что произошли довольно тектонические сдвиги в Европе, такие как брекзит в Англии и недавняя победа правых на выборах в Голландии, которая усилила разговоры о ее выходе из Евросоюза. А что для вас является национальным и идентичным?

Подковырова: Если мы говорим о национальном в России, здесь и сейчас, нам достаточно сложно сконцентрироваться на каком-то одном народе. История нашей страны такова, что за последние 100 лет много вещей поменялось. С другой стороны, у нас есть Сибирь, Урал, средняя полоса России, есть Крайний Север, есть Камчатка. Но что такое русский? Непонятно. 

Ростовцева: Для меня русский — это прилагательное. Для меня это слово не связано с национальностью, это не китаец, не американец, это русский. Русским может быть любой человек, вне зависимости от национальности. Вся Россия для меня — это огромный пазл. 

Печенкин: Хочу обратить внимание, что само понятие нации и национальной идентичности является сравнительно молодым и актуальным для глобального мира. Сейчас, когда мы ставим вопрос о национальном, нужно понимать, зачем нам это нужно. В XIX веке было понятно зачем: разрушалось старое, крестьянин не хотел зависеть от своего барина, императора, для этого он назывался русским, прусским и каким угодно еще. А вот сегодня какова инструментальная функция понятия «нация»? 

Имамутдинов: Я представитель конкретного народа, и для нас идентичность — это более конкретное понятие. Все знают, что много лет назад Иван Грозный завоевал казанское ханство. Нас пытались лишить религии, языка и культуры, но выработка каких-то критериев внутренних дала нам возможность не потерять свое национальное. 

Перепелкин: Спасибо за такой исторический экскурс. Я поймал себя на мысли лет 5 назад, когда Фейсбук** объявил о запуске своей цифровой валюты, что мы находимся на пороге межгосударственных идентичностей… (в 2021 году социальная сеть передумала делать свою валюту. — Прим. ред.). И если возвращаться к национальности, насколько сегодня она связана с историческими корнями и может быть применима, когда мы на пороге тотальной цифровизации?

Исторический контекст

Подковырова: Несмотря на то что у меня суперрусские имя и фамилия, я знаю, что у меня есть турецкие корни. Имею ли я право на турецкую культуру? Наверное, я могу все это использовать, вопрос, насколько корректно я делаю это? И я понимаю, что я живу в стране, где деколониальный дискурс не так активно развивается, как в западных странах. Мне кажется, мы должны делать акцент на изучение отношений народов внутри этой большой страны.

Ретинский: Вопрос идентичности возникает, когда есть общее поле игры. И тогда на этом общем поле происходит диалог. Потому что у индейца с Амазонки не стоит вопрос идентичности, потому что он не знает, что такое отсутствие идентичности. Этот вопрос возникает только с развитием глобализма как такового. И мне сейчас интересно, не схлопнется ли это пространство для диалога, учитывая все мировые кризисы?

Печенкин: Сейчас все стали выгораживать себе какие-то национальные песочницы. Но возьмем русский фольклор. Скорее всего, когда мы так говорим, мы имеем в виду фольклор русских крестьян каких-то. Но мы помним свою родословную в лучшем случае до середины XIX века. И, переходя в более близкую мне область архитектуры, знаем ли мы, как выглядела изба в XVIII веке в средней полосе России? Мы с вами привыкли, проезжая на «Сапсане» в Москву или обратно, видеть вот этот «домик-крошку в три окошка». Но трех окошек не было в XVIII веке, потому что стекло было чудовищно дорогое, поэтому в крестьянских домах было, как правило, всего одно крупное окно.

Ростовцева: Наша последняя коллаборация — концерт — была с певицей Сюзанной. И было забавно наблюдать, как ее группа и зрители, татуированные 18-летние ребята, плакали и говорили: «Неужели вот так звучит русская [народная] песня?». 

Подковырова: Я тоже была свидетелем вашего выступления в нашем Доме радио. И там была совершенно другая публика, не 18-летняя, а состоятельные коллекционеры, галеристы. И они спрашивали: «А на каком языке это поют?» И это говорит о том, что русское народное пение ассоциируется с советскими песнями вроде «Ой, цветет калина» или «Ой, мороз-мороз». 

Перепелкин: Кстати, почему у того же Дягилева получилось не в России, а за рубежом?

Беспалова: Дягилев — экспортер русской культуры, но он понимал ее в очень широком смысле, в сплаве с европейским искусством. Репертуар Дягилева — это 60 спектаклей. Я посчитала, из этих постановок всего 11 было на русскую тематику. Дягилев не смог найти в России себе применения, хотя три четверти жизни его прошли именно здесь и только одна четверть — за границей. Он завоевывал Европу, чтобы доказать России свою значимость. 

Это, видимо, тоже результат исторических событий, но у нашего государства плохой вкус

Перепелкин: Как вам кажется, с точки зрения национальности и идентичности это должна быть государственная работа или какая-то частная инициатива?

Прошутинская: В чем специфика современного российского танца? Мне кажется, тут не надо говорить, русские — они такие, и поэтому современный российский танец — он вот такой… Мне кажется, что специфика современного русского танца выглядит так, как выглядит его инфраструктура: ему не обучают, нет грантов, нет площадок, нет фестивалей в достаточном количестве, нет у нас достаточного количества художников, большинство из них уехали, вот реальность этого вида искусства. 

Имамутдинов: У нас вот такая тенденция в республике [Татарстан]: режиссеры, хореографы и художники в последние 5–6 лет берут темы, не связанные с русской или европейской культурой. Эта часть [культуры] становится для молодых неинтересна, потому что там своего национального очень мало. Идет поиск некоего своего ритма существования. 

Подковырова: В России сейчас очень сложная ситуация. Она связана с горизонталью и вертикалью. Мы говорим о государстве, которое может использовать фольклор как какую-то идеологическую историю. И эта история превращается в то же, во что она превратилась в советское время. Я считаю, что все-таки частные инициативы более любопытны, потому что они выходят из вот этого общего мифа. 

Ростовцева: Если государство поддерживает любую региональную культуру, культурное наследие — это очень хорошо и замечательно. Даже если брать не Россию, а другие страны, то там к этому вопросов тоже не возникает. Но так случилось, это, видимо, тоже результат исторических событий, у нашего государства плохой вкус. Если бы чиновники могли бы… Я не говорю, что надо сжечь ансамбль «Березка», закрыть и все такое… Но если чиновники и народ смогут выработать скил отличать настоящий фольклор, то, что является по-настоящему народным, это будет очень важным. 

И было забавно наблюдать, как ее группа и зрители, татуированные 18-летние ребята, плакали и говорили: «Неужели вот так звучит русская [народная] песня?

Вопрос из зала: мужчина лет 60–70, до начала разговора увлеченно читавший газету.

— Когда мы говорим об идентичности, мы попадаем в измерение вкуса. Кому-то нравится какое-то произведение, кому-то не нравится. А если мы берем современное искусство, то оно вообще непонятно для подавляющего числа граждан. А нужно что-то единое, а фольклор всегда локален. Какие у нас могут быть сегодня общие ценности? Или, может, нам вернуться к православию, соборности и самодержавию?

Печенкин: Разговор не совсем о том. Мы говорим, что есть культура и есть люди, которые существуют в ее пространстве и вне его. Но каких-то неразрешимых противоречий нет. Да, иногда у людей при таком разговоре начинается некая эскалация собственной правоты. Но главная ценность культуры — это то, что в ней возможен диалог. 

Вопрос из зала: слово взяла женщина в жилете и яркой рубашке с узором, похожим на хохлому. 

— У меня есть знакомый японец — переводчик, русист, славист, 40 лет ему. Я ему однажды сказала: «Послушай, а как насчет вашего кимоно? Вы его когда-нибудь надевали?» Он ответил очень конкретно: «Ни. За. Что». Поэтому нужно, говоря об идентичности, вспоминать не только политику, но и технологии. В первую очередь военные технологии… 

Подковырова: У меня есть работа, маленькая опера, которая основана на фольклоре Севера, в том числе на постфольклоре, который развивается в соцсетях. И в этой опере, в частности, говорится о том, что вообще все технологии прежде всего разрабатывались для военных…

Ретинский: Мне кажется очень интересным глобальное осознание Сибири в связи с освоением этих земель. Как люди опылялись от культур, которые они там обнаружили? Мне кажется, нас еще ожидает бум этого региона. 

Желающих задать еще вопросы про национальность и идентичность в зале больше не нашлось. Примерно треть публики ближе к концу дискуссии потянулась на выход. С другой стороны, подводя ее итоги, Александр Перепелкин пожелал каждому самостоятельно подумать над темой сегодняшнего разговора — может быть, не досидевшие до конца мероприятия и решили не откладывать этот непростой диалог с самим собой в долгий ящик. 

** Принадлежит Meta, признанной в РФ экстремистской организацией.