Текст: Виктория Ли
Русская свадьба имеет репутацию действа шумного — разудалого, а гости на ней «гуляют» — веселятся, пируют и балагурят. Конечно, у любого традиционного праздника есть собственный код торжества, но свадьба принадлежит к первичным, древним и хранит едва ли не самый обширный спектр ритуалов. Когда-то эти ритуалы в прямом смысле делили человеческую жизнь на периоды «до» и «после» и возрождали молодых в новых ролях, с которыми те не расставались до самой смерти.
Брачный обет считался одной из самых сильных клятв и закреплялся поэтапно на множестве уровней. Приносили его после долгих, обстоятельных и коллективных размышлений, а сам процесс вступления в брак растягивался на дни, а то и недели и задействовал множество участников.
Церемониал русского брачного обряда полон скрытых символов и аллегорий. Сегодня мы шагнем в вихрь древней русской свадьбы, чтобы разобрать ее обычаи и культурные коды.
Семейный горшок веселее кипит
Несмотря на представление о браке как о союзе двух любящих сердец, любовь в дореволюционной России не являлась обязательным условием для его заключения. От подросшего сына в первую очередь ожидали продолжения рода, а от подросшей дочери — ухода в новую семью и избавления родителей от финансового бремени.
В русской народной сказке «Петр I и мужик» содержится емкое описание крестьянских семейных отношений. На вопрос царя о том, на что мужик тратит заработанные деньги, тот отвечает:
«Долг плачу — отца-мать кормлю; в долг даю — сыновей кормлю; […] в воду мечу — дочерей ращу».
Сыновья прагматичным крестьянином рассматривались как будущая опора в старости, а дочери — как неизбежные траты. Конечно, такая точка зрения не исключала родительской любви и естественного стремления подобрать для детей пару получше. Однако женилась молодежь скорее из экономических соображений, по воле старших и к выбору пары подходили с известным расчетом. В народной песенке села Безгодовка Валуйского района поется так:
«Гуляй, гуляй, молодец, пока не женил батюшка, пока не благословила матушка».
Если парень или девка оказывались ловкими, сильными и работящими, их шансы на выгодный брак повышались. Кроме того, девушки не упускали возможности продемонстрировать умения: расшивали свои рубашки, чтобы всякий мог оценить их мастерство. В народе ходила поговорка, что «девок замуж берут, коли они тонко прядут, коли они гладко ткут». А русская хороводная рассказывает о ленивой девушке, просящей у подруги рубаху:
«Девка к девке приходила, рубашоночку просила.
Девка девке отказала, отказавши, наказала,
Пряди, девка, не ленися, к Покровам поторопися».
Интересно, что вплоть до XIX века невесты зачастую оказывались старше женихов, так как наряду с умелостью и расторопностью от молодой жены требовалась и способность вынашивать здоровых детей. Порой, желая показаться дороднее и солиднее, хрупкие девушки надевали на себя несколько слоев одежды — «по три мыла измувала, по три юбки надевала, четвертаю душагрейкю».
Ко всему прочему стоить добавить, что деревенская община в принципе отрицала идею безбрачия, расценивая его как аномалию — порчу. От порченного человека только неприятностей и жди, поэтому брак являлся желаемым сценарием для любого, кто стремился жить в ладу с соседями — «холостой, что бешеный», говорили в народе.
Не всяк женится, кто присватался
После того как подходящая пара была высмотрена, наступал период сватовства — процесса сложного, полного иносказаний и суеверий, призванных гарантировать успех брачной миссии. Важен был и день: понедельник, среда и пятница считались неблагоприятными для сватовства. Посылая сватов, лошадей запрягали тайком — «на задворных», а сама процессия несколько раз «промахивалась», нарочно проходя мимо дома с желанной невестой. Предосторожности должны были отвести злое колдовство, сглаз или любые иные враждебные силы.
Шифровалось даже само предложение о браке: «у вас товар, у нас купец» или «у вас есть свечка, у нас денежка». «Товару» или «свечке», впрочем, все же давали слово (разумеется, тоже через иносказания).
Если сватаемая девушка была согласна, она брала веник и мела избу в сторону красного угла — к иконам, то есть «заметала» жениха в дом. Если кандидат не подходил, то в сторону двери — «выметала» прочь. Другой формулой отказа служило выражение «армяк скроить»: «Глашка-то Ваське армяк скроила». Расшифровка: одежда из грубой ткани — армяк — противопоставлялась тонкой свадебной рубахе, которую невеста с подругами вышивали для желанного жениха. На юге России, в Беларуси и Украине о крахе матримониальных надежд свидетельствовала выставленная на крыльцо тыква (гарбуз).
Если сватов все же привечали и переговоры проходили благополучно, те получали в залог «плат» — что-нибудь из вещей невесты, чаще всего платок. Интересно, что слово «плата» родом из тех же времен — когда на Руси роль денег выполняли куски ткани. Завершался процесс рукобитьем — итоговой частью, когда обе семьи давали добро на свадьбу.
С приходом христианства рукобитье стали называть богомольем, потому что при согласии представители обеих семей совместно молились. Молитва, впрочем, сопровождалась совершенно языческими манипуляциями:
«В некоторых местах перед самым богомольем хозяйка дома осматривала, плотно ли затворены все окна и двери, нет ли где незакрытого или незаткнутого отверстия, ход в голбец запирали помелом, а перед устьем печи ставили крест на крест ухват и кочергу».
«Народная свадьба в Костромском уезде», Николай Виноградов
И печь, и голбец — чулан за печью, ведущий в погреб, — считались местами обитания домового — нечисти, пусть и санкционированной.
Не наплачешься за столом, так наплачешься за столбом
На Руси свадьба — одна из трех вех человеческой жизни: рождение, брак, смерть. Для девушки переход в новый статус оборачивался бОльшими изменениями, чем для молодого человека. Она входила в семью жениха, а значит, прощалась не только с девичьей свободой, но и с родительским домом и именем — всей своей привычной жизнью. Разумеется, такая перемена требовала эффектного ритуального оформления.
«Прощание с красотой» — обряд расставания с девичеством, который проводился в доме невесты накануне свадьбы. Красота — головной убор просватанной девушки, который та снимала и отдавала незамужней подружке или сестре. Часто те же функции выполняли ленты из косы. В Костромском Поволжье олицетворением преходящего девичества служила «девья краса» — молодое деревце, которое невеста и подружки наряжали как рождественскую елку: лентами, свечками и цветными бумажками. Самая ловкая из подружек выносила это деревце — березку, веточку сосны или верхушку ели — во двор, где гости задували свечи, то есть разрывали связь девушки с прошлым.
Иногда прощание невесты с былой жизнью напрямую копировало погребальный обряд. В Ярославской области накануне свадьбы устраивали «блинки» — трапезу, основным блюдом которой были траурные блины, ими и «поминали» засватанную девушку. Самой «покойнице» во время такой трапезы полагалось плакать погромче и всячески печалиться. Вот одна из свадебных песен с траурной окраской:
Схожо красное солнышко,
Ты мой корминець-от батюшко, <…>
Из солдатов есь выходци,
Из острогов есь выпуски,
Казацихам-роботникам
Долги сроки те кладены,
За то денежки плацены,
А уж вы мне, молодешеньке,
Без конця срок полoжили.
Поющая эту песню девушка сетует, что и солдатская служба заканчивается — «из солдатов есь выходци», — и у пленников есть надежда на свободу — «из острогов есь выпуски», — только ей назначенный срок конца не имеет.
Как и в случае со сватовством, невесте надо было скрывать заинтересованность в браке, показательно страдать и демонстрировать нежелание выходить замуж — такие слезы «выкупали» ее удачу. Считалось, что если невеста вдоволь наплачется до замужества, то в браке ей плакать уже не придется — «не наплачешься за столом, так наплачешься [у свекрови] за столбом», имея в виду печной столб в избе.
Завершающим этапом прощания с девичеством служила баня, в которую подружки вели невесту. Для предсвадебного омовения готовили «разбанченный» веник, гребень, шайку (банное ведерко) и кусок «барского» (не серого) мыла, которые присылал жених. Интересно, что в подготовленную баню невеста шла, сопровождаемая песней о былинном Калиновом мосте, который, по легенде, был перекинут через огненную реку Смородину, разделяющую царство живых и мертвых:
Уж как с по мосту-мосточку,
С по калинову частому,
Туды шли-прошли девицы,
Две названые сестрицы,
Две Устиньюшки голубки;
В руках несли фонаречки,
В фонаречках уголечки,
Уронили уголечек
Под калиновый мосточек.
Путь девушки в баню и из нее сопровождался ритуальным метением метлой, чтобы убрать любую порчу, брошенную той под ноги.
Шуба тепла и мохната — жить вам тепло и богато
Добросовестно отгоревав и оплакав девичью волю, невеста наконец была готова к свадьбе. Утром в день венчания в доме жениха готовили свадебную процессию — поезд, состоящий из свадебных чинов: дружки, одного или двух полудружьев, посаженого отца, посаженой матери (крестных родителей жениха), свахи и еще великого множества других действующих лиц. Заправлял свадьбой дружка — поверенный жениха, на плечи которого ложилась масса различных обязанностей:
«…свадебный чин, со стороны жениха, женатый молодец,главный распорядитель, бойкий, знающий весь обряд, говорун, общий увеселитель и затейник […] В Сибири дружка — самое почетное свадебное лицо, дока, знахарь, который отводит всякую порчу».
Порчу, как правило, отводили с помощью языческого атрибута — кнута — и православного — иконы, — справедливо полагая, что в таком важном деле лучше перестраховаться.
Несмотря на то что современными свадебными цветами являются черный и белый, традиционная русская свадьба была далеко не монохромной. В старинных свадебных приговорах встречаем «цветно-подвенечно платье» (в таких приговорах титулы князя и княгини использовали для обращения к новобрачным):
«А наша новобрашная княгиня поутру ранешенько ставала, ключевой водой умывалась, чистым полотенцом утиралась, в цветное платье одевалась, новобрашного князя к себе дожидалась».
Из Российского государственного архива литературы и искусства Ф. 1420. Оп. 1 Д. 39. Л. 88. Архангельская обл.
В состав свадебного наряда входили подвенечный сарафан, чулки, башмаки, гребень, мыло и покров (большой платок).
У дома невесты происходил «выкуп» — театрализованный торг, сопровождаемый шутками и наговорами: «Дружка, охотясь в полях и лугах, увидел куний след, который довел его до шатра девичья» или «Отдай за куницу красну девицу». И опять в свадебных формулах отсылки к древним временам — до металлической монеты, когда драгоценный мех выполнял функцию платежного средства.
Одним из главных ритуалов выкупа была «продажа косы». Незамужние девушки носили волосы, заплетенные в одну косу, в то время как замужние женщины плели две косы, закручивали их и прятали под головным убором — повойником, сорокой или кикой. Чтобы расплести волосы невесте, необходимо было задобрить заседщицу — девушку, стерегущую косу. Когда коса наконец расплеталась, сваха рвала из нее «волю» — алую ленту.
Перед венчанием молодые становились на медвежью шкуру, чтобы принять родительское благословение: «шуба тепла и мохната — жить вам тепло и богато». В храм молодых отправляли, предварительно насыпав им в обувь хмеля, монет и пшеницы — символов процветания, богатства и плодовитости.
Обряд венчания считался отражением будущего новобрачных. По тому, как оплывали венчальные свечи, вычисляли, кому из супругов ходить вдовым, а оброненные обручальные кольца предсказывали несчастливый брак.
До венца тощи, после солощи (охочи до еды)
Русская свадьба славилась обильным угощением, однако готовили его для гостей, молодым следовало воздерживаться от излишеств — их кормили отдельно сразу после церкви. Гости в это время сидели за предсвадебным, «черным столом», где им подавали «варево», или «хлебово», — квас, суп, кашу и кисель. Настоящий пир наступал во время «красного стола» — основного празднества. Пока гости пировали, свадебные чины продолжали следовать ритуалу и одаривали новобрачных. Каждый дар сопровождался пожеланиями семейного счастья: «дарим козу рогатую, чтобы была ваша семеюшка богатая», «дарим пшеницы мешок, чтобы первым родился сынок».
Традиционное битье посуды имеет у этнографов любопытную трактовку: расколачивая посуду, гости отбивали у молодой сердце, чтобы она была доброй женой и любила одного только мужа. Сердце новоиспеченного супруга заботило гостей куда меньше, его никто отбивать не пытался.
Тетера за стол прилетела — молода спать захотела!
Появление птицы на столе (необязательно тетеры, хватало и обыкновенной курицы) давало сигнал свахе и дружке вести молодых к брачному ложу. Обустройство брачной постели было настолько важным, что заслужило подробное описание в Домострое:
«Да приготовят три по девять снопов ржаных, поставят стоймя, а на них ковер и постель, и сверху накроют одеялом. В головах же поставят образ, а по четырем углам на прутьях по паре соболей да по калачику крупичатому, да поставец, а на нем двенадцать кружек с разным питьем, с медом и с квасом, да ковш один, да чарку одну же, чтобы была она гладкая и без выступов, или братину [сосуд] круглую без носка».
Предметы вроде мехов, браги, хлеба и ржаных снопов выступали гарантами плодородия, богатства и довольства.
Брачная ночь завершала процесс перехода жениха и невесты в новый статус полноценных взрослых, но оставалась одна небольшая деталь — свидетельство честности невесты. Домострой имеет рекомендации и на этот счет:
«А с утра пораньше после бани едет дружка к тестю да к теще с кашею, которую в подклети подносили новобрачному, вместе с сорочками брачной ночи, и привозит эти сорочки за материнской печатью».
Если невеста оказалась «честной», родителей одаривали и всячески хвалили за хорошо воспитанную дочь, если же надежды жениха не оправдывались, он вручал тестю и теще дырявую ложку. В Новгородской губернии разочарованный жених дырявил поданную ему тещей яичницу. Выражение «к теще на блины» также относится к свадебным ритуалам, а именно ко второму дню свадьбы, когда молодые навещали родителей новобрачной, где, в случае нечестности невесты, обиженному жениху предлагалось вымещать свою горечь на блинах.
