Текст: Алексей Полоротов
Иллюстрация: Александр Петриков
Белгородская область страдает от обстрелов с самого начала СВО. Сотни жителей были вынуждены покинуть свои дома из-за угрозы обстрелов, разрывы снарядов над городами и селами стали привычным саундтреком к жизни местных, кто-то в шутку называет вечерние канонады дискотекой. А кто-то на полном серьезе боится вторжения в регион украинской армии, закупается провиантом и ходит на занятия территориальной обороны. При этом город продолжает жить мирной жизнью, а военные как будто не кажутся чем-то инородным. Корреспондент «Осторожно Media» в третий раз с начала СВО отправился в Белгород, чтобы снова зафиксировать, как меняется жизнь приграничного региона.
Главное, на что обращаю внимание, когда приезжаю в город, — почти на каждом доме теперь развешены указатели с надписью «Укрытие». Сначала это кажется диким. Потом вспоминаю, что губернатор требовал такие таблички развесить на зданиях еще в сентябре. Но почти сразу становится ясно, что город живет в довольно неспешном темпе, как будто в соседней стране ничего не происходит. Люди гуляют, сидят в кафешках и ресторанах.
После того как заселился в гостиницу, отправляюсь в кофейню поблизости, которую заприметил по пути. В очереди стою за мужчинами в камуфляже. Спрашиваю, военные ли они. Оказалось, что везут гуманитарную помощь из Тулы. Разговорились.
— Мирным?
— Не, армии. Мирняку и так нормально помогают.
Рассказывают, что солдаты всему рады. Но в основном нужны теплые вещи и техника — дроны и тепловизоры: «Сам пойми, на пузе пролежишь ночь — ******* [офигеешь]. Конечно, нужна одежка нормальная. Про теплаки не надо ничего объяснять».
Людей, которые регулярно занимаются гуманитаркой и «гуманитаркой» — в кавычках, потому что вооружение и обмундирование у нас тоже принято называть «гуманитарной помощью», — пограничники знают хорошо. Без поручительства уехать к «ленточке» — это район линии соприкосновения — практически невозможно.
С мужиками долго поговорить не вышло. Им надо ехать. Спросил только, как относятся к СВО. Один из них, который представился Сергеем, засмеялся:
«Это по телеку СВО, парень. Тут война. Относись не относись, а заканчивать это надо. И заканчивать нашей победой».
Прощаемся.
В местных пабликах пишут про обстрелы приграничных районов. Через несколько минут подтверждает губернатор. Из Белгорода слышно ничего не было.
Личный телеграм-канал губернатора Белгородской области Вячеслава Гладкова давно уже напоминает фронтовые сводки, а не блог публичного политика: «в Грайворонском городском округе под обстрел ВСУ попало село Новостроевка», «еще один массированный обстрел Белгородского района и Шебекинского округа», «над Белгородским районом и Шебекинским округом сработала наша система ПВО», «встретился с жителями Журавлевки и Нехотеевки, которые временно проживают в одной из гостиниц города», — продолжать можно бесконечно.
В самом Белгороде стало заметно меньше символов Z и V. Практически нигде нет. А у воинской части около железнодорожного вокзала куда-то пропал огромный плакат с президентом Владимиром Путиным. Один из местных предположил, что «сняли от греха» из-за опасений, что кто-то может провести антивоенную акцию и испортить портрет, а другой — что плакат просто выцвел, вот и убрали.
Единственный, яркий, пусть уже и забытый символ СВО — бабушка с флагом. Ее скульптура стоит на крыльце одного из заведений, близ центральной площади города. Если честно, это больше похоже на шутку, чем на что-то серьезное, потому что под балконом вывеска магазина «Семь дней». Да и пропаганда бабушку быстро забыла. Когда про нее в последний раз вспоминали в СМИ?
Белгород стал перевалочным пунктом для беженцев с конца февраля 2022 года. Через регион прошли сотни тысяч, если не миллионы человек. Но многие живут в области и сейчас. Причем беженцами можно назвать не только тех, кто приехал с так называемых новых территорий. Многим жителям приграничья тоже пришлось покинуть свои дома. Кто-то уехал к родным в другие регионы, кто-то живет в гостиницах и пунктах временного размещения в Белгороде. Самые отчаянные остались. В основном это старики, которые лучше погибнут под обстрелом, чем бросят хозяйство и скотину.
В городе стало заметно больше военных, даже в сравнении с весной и осенью. Понятно, что из-за частичной мобилизации. А те, кто уже успел повоевать, часто едут в отпуск. И тоже через Белгород. Те, кому ехать особо некуда, отдыхают прямо в городе. Благо заведений, где можно повеселиться, много.
Житель Белгорода Антон рассказал, что никогда не видел столько солдат, как после начала частичной мобилизации.
«Хотя с февраля, сам понимаешь, через город много солдат прошло. Но с осени прямо мощный поток. И из учебок постоянно едут, и едут новые. Но стараемся как-то не фокусироваться на этом и находить какие-то радости».
При этом в городе и области много благотворительных инициатив. Кто-то занимается помощью именно беженцам, как «Путь в будущее» с комьюнити в несколько тысяч человек, или молодежь из организации «Добрые дела» с их регулярными акциями для детей и стариков. Регулярно приезжают волонтеры и из других городов.
В некоторых магазинах собирают ненужные шерстяные вещи, которые потом распустят на пряжу, чтобы все желающие могли связать носки, но уже для военных. В школах делают окопные свечи.
У киоска с прессой пожилой мужчина спрашивает, есть ли газеты с объявлениями о работе. Ему говорят, что таких к ним не возят. Мужчина удивляется и говорит: «Сейчас в интернете все, наверное, да?» Он опрятно одет, хотя видно, что вещи очень поношенные, а щеки и подбородок украшает трехдневная щетина.
Подхожу к нему и интересуюсь: «Туго с работой?» Он отвечает, что, да, мол, забрать из Украины их с женой забрали, а вот жить особо не на что. «Мы с Харьковщины сами. Нам вещами помогают, кормить тоже кормят, но денег мало, надо работать». Предлагаю ему зайти в кафе поесть. Не отказывается. Константин Петрович приехал с женой из-под Изюма. Говорит, что ему не очень-то хотелось в Россию. Сын жил в Киеве. Сейчас уехал в Польшу. Но пока придумать, как отправлять деньги, не может. «Да ему и самому не на что жить, наверное».
Фотографироваться Константин Петрович не хочет. Говорит, мало ли, проблемы какие у сына будут. Или у него самого. В Европу уезжать не хочет:
«Между Украиной и Россией разницы особой нет, но в Украину вряд ли скоро получится вернуться. А в новую страну чего, мне помирать скоро».
Ищем с моего телефона объявления о работе в Белгороде, Константин Петрович записывает телефон вакансии водителя. Прощаемся.
В гостинице в основном живут те, кому скоро за «ленточку». Кто-то с гуманитаркой, кто-то возвращается из отпусков — им скоро на фронт.
С такими мужиками случился разговор ночью в курилке. Они накатили и спросили, почему я не на фронте, я тему аккуратно замял. Говорят: «Едем утром в < …> Там 10 домов всего, но наши щас там». И уже между собой они обсуждали что-то про то, что «джавелины з*****», а медикаменты, «отжатые у хохлов», лучше российских, потому что натовские.
Мужики еще долго и громко будут болтать в коридоре гостиницы и несколько раз стрелять у меня сигареты.
Следующим утром еду в Шебекино. Это один из районов Белгородчины, в который регулярно прилетает. В основном над районом удачно и четко работает ПВО, но и без эксцессов не обходится.
Иду по улице, осматриваюсь. Сам по себе город очень красивый, хотя больше всего известен недорогими макаронами — вспоминаю надоевшую рекламу по ТВ. Пытаюсь пообщаться с местными. Спрашиваю у женщины, как она относится к беженцам, мобилизации и СВО. Отвечает, что хочет мира и чтобы нациков повесили.
«Правда, беженцы, мужики с Донбасса и Украины живут не тужат. Работают, лично таких знаю. И землю свою не отправляются защищать, это непонятно никому из наших знакомых. Почему мужчины со всех концов России отправились воевать, а они сидят на жопе ровно. Добровольцами не идут, и никто их не призывает».
Желаю удачи и иду дальше. Следующая женщина заподозрила во мне шпиона.
«Ты, может, хохол?»
Я сначала теряюсь, она угрожает мне полицией, на что отвечаю: «Вообще-то, это у вас говор украинский, а я с севера». Показываю паспорт. Извиняется и смеется.
В Шебекинском районе военных еще больше, чем в Белгороде. Несколько раз подходят и просят ничего не фотографировать. Спрашиваю солдат, как вообще служится. «Не жалуемся, но домой хочется», — отвечает сержант лет сорока.
Примерно в этот же момент появляются новости о прилетах в Грайворонском районе. Но туда без специального разрешения журналисту уже не доехать, объясняют мне. Возвращаюсь в Белгород.
Буквально по возвращении в небе становится громко: то ли четыре, то ли пять хлопков, но в небе ничего не видно. Украинские паблики пишут, что это «вылеты из БНР» (так саркастично украинцы называют Белгородскую область). Но позднее оказывается, что все-таки бомбили Белгородский и Шебекинский районы. Сработало ПВО, пострадавших нет.
Не проходит и двух часов, как со стороны Украины снова обстреливают. Теперь уже видны вспышки. Опять работает ПВО.
«Че, опять дискотека?»
Спрашивает около гостиницы молодой человек, представившийся Даней. Он полноват, коротко стрижен и приветливо улыбается.
«Да, но вроде без последствий».
«А че тут по пробкам утром, не знаешь?» Отвечаю, что не в курсе. Выясняется, что парень из Воронежа и регулярно ездит на фронт с помощью российским военным вместе с дядей.
«Я-то дорожником работаю и сейчас тут коллегам помочь приехал. А дядя у меня этим [помощью военным] живет теперь. У него в группе 8 тысяч человек. Регулярно ездят. У нас там фэбасы свои. Знают уже. А если незнакомые, ты не проедешь так просто. Бывает, встретим блокпост, нас не знают, но по рации пошепчутся, спросят за нас и пропустят».
Возят, естественно, не только носки и тушенку, но и технику.
«Как-то пушку из Питера везли, которая против дронов. Ну вот на вокзал ее притащили, нас давай крутить. Смешно было. Ну то есть у ментов глаза на лоб полезли, когда они пушку увидели. Но это же не летальное, мы им все документы показали, все по закону, все честно. Ну нас отпустили, и мы спокойно поехали».
Даня говорит, что в последний раз они с дядей возили на фронт тепловизоры и солдаты были им очень благодарны. «Знаешь, приятно, когда парни после зачистки какого-то села пишут, что без наших теплаков им было бы гораздо сложнее».
Киваю: «А не страшно вообще?»
Говорит, что самое опасное в их деле — это «враги». Я не понимаю и уточняю: речь об украинских солдатах?
«Нет, враги в чатах. У нас в группе 8 тысяч человек. Вроде всех проверяем. Друзья и друзья друзей, а все равно хохол какой-нибудь заползет. И у нас, знаешь, не все технику безопасности соблюдают. Выложили фотку с села, в которое с помощью приехали, а его хохлы через два часа накрыли. Много врагов таких».
Даня говорит, что разоткровенничался и ему пора спать. Уходит.
В Белгороде далеко не всегда понятно, солдат перед тобой или просто мужик в камуфляже. Например, из одного ресторана довольно грубо выводят мужчину в пиксельной форме. Охранник ему кричит вдогонку: «Вали-вали, а то ментов сейчас вызову».
Подхожу, спрашиваю: «А вы не боитесь, что он со стволом вернется?» Охранник отвечает, что это «местный колдырь, который врет, что он военный, и просит у посетителей ему налить». Гоняют его регулярно. После этого он идет в другой бар или ресторан.
Время возвращаться в Москву. На вокзале традиционно тоже много военных. Но они в основном расслаблены — большинство из них едет в отпуск или возвращается домой.
Спустя почти год после начала спецоперации Белгород стал действительно прифронтовым городом — регулярные обстрелы держат местных жителей и пвошников в напряжении и не дают расслабиться. А солдаты на улицах города напоминают о том, что совсем рядом, в нескольких десятках километров, идет то-чего-нельзя-называть. Но местные жители все-таки стараются жить нормальную жизнь: ходят в кино, на концерты и в рестораны, гуляют в парках, влюбляются, женятся и рожают детей. Правда, иногда под шум разрывающихся в небе снарядов и сообщения в телеграм-каналах: «Работает ПВО».
