Текст: Виктория Ли
В первой части наших столичных прогулок мы уже упомянули об одной узнаваемой вывеске — зеленой казенке. Однако и другие лавки не отставали и обзавелись своими собственными знаками отличия и символикой. Интереснее всего, пожалуй, разбирать петербургские вывески, так как, в отличие от суматошной Москвы, которая постоянно перестраивала и организовывала свой древний хаос, новенький Петербург сразу получился структурным и по-европейски обстоятельным. Николай Гоголь сравнивал Москву с гостиным двором, а Петербург — со светлым магазином.
Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки и магазины и ловит мелких покупщиков.
Н. Гоголь, «Петербургские записки»
Булочные: немецкий крендель и русский калач
По свидетельству современника, Сергея Федоровича Светлова, питерские булочные второй половины XIX века чаще всего держали немцы. Одним из признаков такой булочной был крендель сусального золота. Своей солидной пузатостью он издалека давал понять, что если любезному покупателю захочется пирожного, сахарной сдобы, чищеных апельсинов или «конфектов», то лучше места и искать не стоит.
Александр Пушкин в «Евгении Онегине» описывал привычное воркование немца-хлебника как непременный атрибут столичного утра:
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
Под «васисдасом» поэт подразумевал магазинную дверцу или оконце, через которое отпускался товар. К клиенту булочник или хлебник обращался с неизменным Was ist das? («Что такое?» или «Что вы хотели?»).
При этом не стоит удивляться, что в столице Российской империи лавочник общался с покупателем на немецком, а не на русском языке — это тоже было отличительным признаком Петербурга. Тот же Гоголь звал Северную столицу «совершенным немцем» и даже описывал взаимные подколки москвичей и петербуржцев:
Петербург любит подтрунить над Москвою, над ее аляповатостью, неловкостью и безвкусием; Москва кольнет Петербург тем, что он человек продажный и не умеет говорить по-русски.
Н. Гоголь, «Петербургские записки»
Однако это не значит, что при покупке хлеба в Петербурге нельзя было услышать родную речь. Отменно говорили по-русски в «Московских пекарнях», которые остались московскими и в Питере. Писатель и журналист Владимир Гиляровский, известный своим великолепным знанием старой столицы, упоминает о рассуждениях булочника Ивана Филиппова, который считал, что Петербург не годится для хлебопечения:
Черный хлеб, калачи и сайки ежедневно отправляли в Петербург к царскому двору. Пробовали печь на месте, да не выходило, и старик Филиппов доказывал, что в Петербурге такие калачи и сайки не выйдут. — Почему же? — И очень просто! Вода невская не годится!
В. Гиляровский, «Москва и москвичи»
Символом Филиппова тоже была выпечка, только не пузатый крендель, а гигантский золотой калач, который, как вспоминали современники, заманчиво качался на ветру. Внутри калачного царства покупателей ждали пряники, булки, горы баранок, башенки из сухарей и сайки с изюмом.
В своих записях о москвичах Гиляровский не забывает рассказать и известную байку об изобретении этих невероятно популярных саек, списанную якобы со слов самого старика Филиппова.
В бытность, когда Москвой управлял грозный генерал-губернатор Арсений Закревский, случилось страшное. В утренних сайках Арсения Андреевича обнаружился таракан. В ярости вельможа потребовал к себе булочника, в нос которому немедленно сунул злосчастную булку с черным кусочком. Филиппов не растерялся и с аппетитом проглотил тараканью сайку, объяснив, что это всего лишь изюм. Генерал-губернатор не поверил:
— Врешь, мерзавец! Разве сайки с изюмом бывают? Пошел вон!
Бегом вбежал в пекарню Филиппов, схватил решето изюма да в саечное тесто, к великому ужасу пекарей, и ввалил. Через час Филиппов угощал Закревского сайками с изюмом, а через день от покупателей отбою не было.
В. Гиляровский, «Москва и москвичи»
Намек на эту тараканью историю включил в свой роман Салтыков-Щедрин, описав разговор двух петербургских интеллигентов:
— Калач-то от Филиппова? — спросил я.
— Да, от Филиппова.
— Говорят, у него в пекарне тараканов много…
— Мало ли что говорят! Вкусно — ну, и будет с тебя!
М. Салтыков-Щедрин, «Современная идиллия»
Несмотря на то что зловещего октября 1917-го сам легендарный Филиппов не застал, так как мирно скончался еще в 1878 году, дело его продолжалось. Рупор революции Владимир Маяковский посвятил булочному дому оду «Грустная повесть из жизни Филиппова» с припиской «Просим пекарей не рыдать и не всхлипывать!».
Филиппов —
не из мелочей, —
царю он
стряпал торты.
Жирел
с продажи калачей —
и сам
калач был тертый.
Октябрь
подшиб торговый дом.
Так ловко попросили их,
что взмыл
Филиппов,
как винтом,
до самой
до Бразилии.
В оде спасшиеся бегством от народного гнева наследники Филиппова пишут из далекой Бразилии московским пекарям с просьбой выслать им 1000 рублей, на что получают посылкой шоколадный кукиш.
Торговля москательными товарами
Описывая питерские лавки, юный Самуил Маршак смаковал каждое слово:
А как сочно, как вкусно называются эти городские лавки — бакалея, галантерея, торговля москательными товарами.
С. Маршак, «В начале жизни (страницы воспоминаний). Статьи. Выступления. Заметки. Воспоминания. Проза разных лет»
Несмотря на сочно-вкусное название, москатель объединяла в себе нечто совершенно несъедобное — химический товар: лаки, краски, клеи, масла, купоросы. На вывеске красовались банки, малярные щетки и алмазы для резки стекла.
В современном Санкт-Петербурге до сих пор существует Москательный переулок, получивший свое название благодаря ряду, где торговали бытовой химией.
Интересное замечание находим в письмах российского чиновника Кесаря Филипповича Ордина, который живописал супруге путешествие за границу в 1872 году (в приятной компании создателя «Обломова» И. А. Гончарова):
Мы только что пообедали — 6 блюд, в которые вошли, кажется, все аптеки, так в них много разной москатели.
А. Балакин, «И. А. Гончаров в письмах К. Ф. Ордина к жене (1872)»
Вкусу Кесаря Филипповича стоит верить — через два десятилетия этот человек займет видный пост гофмейстера, управляющего императорским двором. По письму видно, что на всякую химию/москатель в пище принято было жаловаться уже полтора столетия назад.
Фершельных дел мастер
Вернемся в Москву. На одной из вывесок 40-х годов XIX века можно было заметить тревожную для современного обывателя картину: даму, «у которой кровь фонтаном бьет из руки». Здесь же находилась и приписка:
Перукмахер и фершельных дел мастер, он же отворяет жильную, баночную и пиявочную кровь.
П. Вистенгоф, «Очерки московской жизни»
Списки штата Царскосельского дворцового правления за 1817 год разъясняют кровавого мастера — тот оказывается относительно безобидным фельдшером.
Эпидемия «собачьей смерти» — холеры, захватившей Россию в начале 1830-х, — заставила правительство провести перепись не только медиков, но и «перукмахеров» (цирюльников), так как очищение крови пиявками и кровопусканием входило в список превентивных мер.
Для лечения заболевания врачи предлагали очищать организм кровопусканиями, рвотными препаратами, теплыми ванными для потоотделения. Для очищения крови использовались пиявки…
И. Тарасова, «Деятельность Министерства внутренних дел Российской империи по организации противоэпидемических мероприятий в первой половине XIX века»
По всему выходило, что выставленные на витринах банки с пиявками и кровавые фонтаны на вывесках отнюдь не пугали, но смотрелись ободряюще и даже завлекательно для тех лет.
Не потеряли своей заманчивости пиявки и через полвека. Тот же Гиляровский пишет о некоем Артемьеве, который не только установил таксу на бритье «с одеколоном и вежеталем» в 10 копеек (до этого могла быть названа любая цена и парикмахеры хорошо зарабатывали), но и открыл новое «депо пиявок».
Уважали кровососов и в «простонародных» банях, где в особом уголке «раздевальной» мастер на все руки — цирюльник — не только стриг и брил посетителей, но и отворял кровь, ставил пиявок и даже дергал зубы.
